В качестве приложения к настоящему выпуску журнала вышел компакт-диск с фортепианными произведениями великого русского композитора М.П. Мусоргского (1839–1881) в исполнении Петра Дмитриева — к сентябрьскому номеру прилагались «Времена года» П.И. Чайковского в интерпретации этого замечательного пианиста.
   
   Центральное сочинение на диске — «Картинки с выставки» — Мусоргский написал в память о друге, художнике Викторе Гартмане. В 1874 году в Петербурге прошла посмертная выставка работ Гартмана, которую посетил Мусоргский, в том же году появились «Картинки» — десять острохарактерных музыкальных картин, созданных под впечатлением от картин Гартмана. Пьесы разделяют интермедии «Прогулка» — композитор как бы переходит от одного полотна к другому. Произведение получило одобрение композиторов «Могучей кучки» (посвящено В.В. Стасову), при жизни Мусоргского оно не издавалось и не исполнялось.
   Stereo&Video: Петр, когда я впервые увидел компакт-диск с «Картинками с выставки» и другой музыкой Мусоргского в вашем исполнении, то, еще не познакомившись с записью, подумал — вот смелый пианист, ведь занимающие центральное положение в программе «Картинки» — жемчужина русской, да и мировой фортепианной литературы — произведение сложнейшее и в техническом и в художественном плане, к тому же существует его выдающаяся интерпретация — я имею в виду знаменитую запись, сделанную Святославом Рихтером в Софии в 1958. Конечно же, вы меня понимаете: некоторые сочинения сложно играть после обращения к ним каких-то музыкантов, например, «Гольдберг-вариации» Баха и вообще Баха после Гульда, Скрябина после Софроницкого. Послушав вашего Мусоргского, я понял, что это очень интересная, самоценная, художественно объемная трактовка. Безупречный пианизм, многокрасочная фортепианная палитра, череда пианистических картин, образовавших гармоничную замкнутую форму… Я почувствовал, что мне, как и, вероятно, многим любителям музыки, захочется слушать и переслушивать эту пластинку. Кстати, тут можно вспомнить другую вашу значительную работу: «Времена года» Чайковского — цикл хотя и популярный, но целиком он исполнялся и записывался редко и, кажется, было немного настоящих удач. Думаю, ваше исполнение — это удача…
   Петр Дмитриев: Спасибо за такую оценку. Считается, что «Времена года» проще «Картинок» — части из цикла Мусоргского слушаются как бы более выигрышно, они имеют подлинно симфонический масштаб. Но Чайковский не менее сложен, передать весь диапазон его музыки, ее тончайшую истинно русскую поэтику — большая задача для пианиста. Что касается Мусоргского, я выделяю эту свою запись среди других, думаю, она мне удалась.
   S&V: Вся программа великолепная — в ней помимо «Картинок» вы исполнили и другую музыку композитора...
   П.Д.: Программа отражает разные грани творчества Мусоргского. В ней есть собрание миниатюр «Акварели» — этот цикл сравнительно мало известен, за исключением, возможно, пьесы «Слеза»; еще один шедевр — «Песни и пляски смерти», который я записал с Ириной Чистяковой. Но все же главная вещь здесь — это «Картинки». Запись слушается современно еще и потому, что она осуществлена на очень высоком техническом уровне. В студии я работал с замечательным звукорежиссером Татьяной Винницкой, благодаря профессионализму которой полно проявились грани как самой музыки, так и моего видения произведения. Все здесь на месте: динамика, краски, баланс. Конечно, возможности современной звукозаписи превосходят те, что были во времена Рихтера: сам звук получился более динамичным, более выпуклым, скульптурным.
   S&V: А ведь рояль вообще очень непросто хорошо записать, чтобы соблюдались естественная глубина тембра, ровность регистров, цельность и объемность звукового образа… В вашей записи все это есть, когда слушаешь ее, создается эффект присутствия и понимаешь, что воля и намерения артиста проявляются здесь полно и свободно.
   П.Д.: Важно сказать, что музыка Мусоргского насквозь симфонична, композитор хотя и не писал симфоний, но мыслил симфонично, в том числе и в своих произведениях для рояля, которые не умещаются в рамках одного инструмента, даже инструмента с таким богатым звуком и такими большими возможностями, как рояль.
   S&V: Недаром столь широкой популярностью пользуются «Картинки с выставки» в переложении для оркестра, сделанном Равелем.
   П.Д.: Да, Равелевское переложение роскошное, но все-таки оригинальная фортепианная версия мне ближе. Симфоническое мышление Мусоргского необходимо воспроизвести на рояле — это преодоление, если оно достигает цели, способно порождать особенно сильный эффект. Моей задачей было передать на рояле оркестровые краски, динамику, выпуклую образность музыки — всего этого в «Картинках» необычайно много. Эта запись явилась результатом осмысления и внутренней переработки всех этих аспектов, результатом сложения усилий — моих и звукорежиссера. Успеху способствовали и серьезная подготовительная работа, и настроение в студии, и удача…
   S&V: Некоторые считают это фортепианное сочинение непианистичным, как бы не очень удобным для исполнения на рояле. Скажем, идеально пианистичен Шопен, другие авторы. Что вы думаете по этому поводу?
   П.Д.: В суждении есть немало верного. Связано это, повторюсь, с оркестровым мышлением Мусоргского. С другой стороны, надо помнить, что композитор был неплохим пианистом, он сам играл свои произведения, выступал аккомпаниатором при исполнении собственных вокальных опусов, одним словом, он владел фортепианным письмом. Уж не знаю, играл ли сам Модест Петрович свои сверхсложные «Картинки» — мне об этом ничего не известно (улыбается). Так или иначе, сама их фактура весьма специфична, она ставит ряд задач перед исполнителем. В целом же особых проблем с текстом Мусоргского не возникло, сочинение в общем удобно для меня. Гораздо сложней Рахманиновская или, скажем, Прокофьевская фактура. Видимо, здесь все индивидуально.
   S&V: Отойдя от темы Мусоргского, замечу, что вы записали все сонаты Прокофьева — фундаментальнейший, поистине грандиозный труд…
   П.Д.: Да, я осуществил запись всех сонат Прокофьева — это действительно очень большая работа и крупная веха в моей жизни. Проект занял более года, запись проходила в Москве, в Доме звукозаписи на Качалова. Не знаю, имеет ли кто-то из пианистов в своем репертуаре все сонаты Прокофьева. Сложно все их держать в руках. Особенно трудна — во всех отношениях — Восьмая. Когда я получил предложение записать сонаты, то поначалу засомневался, смогу ли воплотить эту сверхсложную задачу. Тем не менее я погрузился в работу и в течение года занимался только Прокофьевым: постигал сонаты, иногда какие-то откладывал, позже возвращался к ним. Я обыгрывал сонаты на концертах, которые порой устраивались специально для этого — в музеях, салонах, перед небольшой аудиторией. Постепенно я все их записал.
   S&V: Складывается ощущение, что вы испытываете тяготение к отечественной музыке. Это так?
   П.Д.: Вы правы, и это естественно, ведь я учился в Московской консерватории в классе Льва Николаевича Наумова и являюсь воспитанником русской фортепианной школы.
   S&V: А что сегодня стимулирует ваше творчество?
   П.Д.: Последнее время я все больше стремлюсь сочетать сольное исполнение с ансамблевым, камерным. Существует такое заблуждение: солист де должен играть соло. До определенного времени я довольно редко играл камерную музыку, о чем жалею. Сейчас же все чаще включаю ее в свои концертные программы. Например, два таких вечера состоялись в сентябре в Малом зале консерватории. В общем, тяга к камерному музицированию возникла у меня давно, около семи лет тому назад. С певцами очень люблю работать…
   S&V: Вероятно, «Песни и пляски смерти» Мусоргского на диске — знак этой тенденции. Может быть, повышение интереса к этой области исполнительства связано с влиянием мамы (камерная певица Валентина Загребельная)?
   П.Д.: Может быть, опосредованно повлияли и мама, и отец (композитор Георгий Дмитриев), чьи вокальные произведения я исполняю в качестве ансамблиста. Должен сказать, что я получаю очень много, работая с вокалистами. Тут надо заметить, что особенностью русской фортепианной традиции является певучий, поющий звук, для нашей школы характерно «пение на рояле». Фортепианный квинтет меня очень интересует. Несколько лет назад я сыграл с «Солистами Москвы» квинтет Франка, и с тех пор мы регулярно играем квинтеты — Элгара, Брамса, другие.
   S&V: В вашем репертуаре, помимо известных, есть исключительно редко играемые произведения. Например, вы записали «Вариации на тему Шопена» Рахманинова. Его «Вариации на тему Корелли» исполняются нечасто, а эти и подавно…
   П.Д.: Воплотить «Вариации» было для меня непростой задачей. Произведение — двадцать две вариации на тему знаменитой до-минорной прелюдии Шопена — очень сложно пианистически: в нем есть разные фактуры и виды фортепианной техники, способы варьирования, довольно сложна форма. Вскоре после написания критика сочла это сочинение малоудачным, на мой взгляд, эта оценка несправедлива. С вариационными циклами Рахманинова та же ситуация, что и с сонатами: Первая уступает в известности Второй.
   S&V: А как вы ощущаете себя в студии звукозаписи? Как мы знаем, среди пианистов есть некое разграничение: одни любят записываться, другие нет.
   П.Д.: В студии чувствую себя комфортно. Конечно, процесс записи и концертное исполнение сильно различаются. Не буду говорить, что сложнее, потому что в обоих случаях задачи перед артистом стоят серьезные. Обстановка в студии такова: ты за роялем, микрофон и звукорежиссер. То, что допустимо на концерте, — какие-то несовершенства, зачастую заметные лишь тебе, — в студии ты позволить себе не можешь, микрофон беспощаден, он ничего не прощает. Студии сложней решать проблемы формы, так как работаешь фрагментарно, как правило, записывая по нескольку дублей какую-то часть, пьесу или вариацию. Так протекала работа и над «Картинками».
   S&V: Петр, мы признательны вам за возможность разместить в журнале диск с музыкой Мусоргского, который, конечно же, является настоящим украшением журнала.
   Артём Аватинян