Место для Кейва

Каждый из дисков имеет собственное название — «Abattoir Blues» («Блюз скотобойни») и «The Lyre of Orpheus» («Лира Орфея»). Столь явная разнородность наименований как-то должна была проявиться в содержании материала. Так и случилось. «Abattoir Blues» — резче и тяжелее, «The Lyre of Orpheus» — спокойнее, мелодичнее. Первый тяготеет к фанку и госпелу. Второй, с обилием акустических инструментов, — к фолку.
   Работа эта в очередной раз продемонстрировала многогранность Кейва и вызвала массу положительных отзывов. Достойную оценку «двойнику» дал другой солидный английский журнал «Mojo». На основании анализа наиболее значительных релизов 2004 г. «Mojo» назвал «Abattoir Blues/ The Lyre of Orpheus» лучшим альбомом. И трудно, на самом деле, не учесть мнения издания, чьи статьи, посвященные классическому року, отличаются основательностью и глубиной подхода.
   Немалое число критиков посчитало упомянутую работу наивысшим достижением музыканта. И это притом, что пик его славы, отмеченный выходом альбома «Murder Ballads», миновал десятилетие назад. Для исполнителя зрелых лет, снискавшего наибольший успех в образе юного бунтаря, явление не совсем типичное.
   Однако на мгновение отвлечемся от высочайших оценок «Mojo» и попробуем непредвзятым образом выявить композиторские способности Кейва. Для чего взглянем на него несколько отстраненно, т.е. вне контекста его исполнительского дара. Благо такая возможность имеется. Перед нами последняя работа Марианны Фейтфулл (Marianne Faithfull), коллеги по цеху, чей стаж ныне превышает четыре десятка лет. Диск называется «Before the Poison». И хотя в дискографии Фейтфулл найдется немало работ более совершенных, «Before the Poison» вполне примечателен. Заслуги младшего коллеги Марианны тут неоспоримы. В записи приняли участие музыканты организованной им группы The Bad Seeds, его непременные концертные и студийные компаньоны. Сам же фронтмен сочинил музыку к некоторым композициям. И без преувеличения можно сказать, что это лучшие номера альбома. Чего стоит одна лишь «Crazy Love», где трагические интонации Фейтфулл обрамляет мелодия неподдельного пафоса. Одной такой вещи достаточно, чтобы диск занял достойное место в коллекции меломана.
   В продолжение темы вспомним еще одно событие минувшего года. В конце октября в одном из театров Лондона силами исландской актерской труппы Vesturport Theatre была устроена премьера пьесы «Войцек» («Woyzeck»). Исландцы представили очередную версию драматического произведения Георга Бюхнера (Georg Bu..chner), немецкого писателя XIX века. Странным образом мрачное сочинение Бюхнера в последнее время оказалось чрезвычайно востребованным. Удивительно и то, что уже не в первый раз «Войцека» ставят в виде мюзикла. Одним из лучших экспериментов такого рода признается работа известного европейского режиссера Роберта Уилсона, пригласившего в качестве композитора Тома Уэйтса (Tom Waits), поэта-песенника незаурядного таланта.
   Уэйтс и Кейв проявляют себя не столько исполнителями разных жанров. Порою создается впечатление, что это люди совершенно разных эпох. При ближайшем же рассмотрении и тот, и другой обнаруживают немало общего. Немаловажным объединяющим моментом здесь служит отсутствие у них строгого ориентира на коммерческий успех. При этом продукция обоих явно неубыточная, а временами даже весьма прибыльная. Имеется еще одно формальное сходство: в последнее время в Америке музыканты издаются на одном и том же независимом лейбле, зарекомендовавшем себя уважительным отношением к творческому экспериментированию (Anti/Epitaph).

Но вернемся к упомянутой постановке «Войцека». Автором прозвучавших в ней музыки и песен были Ник Кейв и скрипач The Bad Seeds Уоррен Эллис, чей инструмент — один из приметнейших атрибутов записей Кейва последних лет. Это, естественно, касается и того альбома, с которого мы начали и который достоин того, чтобы к нему обратиться вновь. Записан он был в Париже весной 2004 г. Напоминанием о том сезоне — квадратик с веткой весенних цветов и фрагментом голубого неба на обложке. Открывает его мощное хард-роковое вступление и призывный возглас «Get Ready for Love!» («Пора любить!»), давший название песне. В мощном порыве вступает хор. Звучит многоголосное «Praise Him!» («Славьте Его!») (на запись был приглашен Лондонский объединенный госпел-хор). И вновь голос Ника: «Славь Его, пока не забудешь причину хвалы своей, славь Его, пока не забудешь причину хвалы своей! Ну, а теперь восславь Его еще раз!», — призывает он. И тут неусмиримым рефреном — все прежнее «Praise Him!». Слова эти повторяются раз за разом. Самое короткое время спустя ты чувствуешь, как становишься частицей этого многоголосья. Исполнитель достигает цели, его душевный порыв становится твоим.
   Бог и Любовь — основные творческие мотивы Кейва. Так в последнее время он определил для себя сам. Вступительный номер свидетельствует о том, как два означенных мотива сливаются в один. Однако это не вызывает умиления у стародавних поклонников. Для них он остается автором «Murder Ballads» («Баллад об убийстве»), самой кассовой своей пластинки. По инерции они чтут его как Джека Потрошителя рока, чья песенная тематика непременно сводится к кровопусканиям. Естественно, отношения Кейва со Всевышним в ту пору были вполне прохладными.
   Правда, он был куда менее радикальным агностиком, чем тот же Леннон, некогда провозгласивший: «Я не верю в Бога!» Со своей стороны, Кейв озвучивал тему так: «Я не верю в вездесущего Бога, но знаю, дорогая, ты веришь в Него. И если бы я верил, то, преклонив колени, просил бы Его не тронуть и волоска твоего, чтобы оставить тебя такою, какова ты есть. И когда Он укажет тебе путь, пусть этот путь приведет тебя ко мне в объятья». Многие почитают «Into My Arms» («Ко мне в объятья») с альбома «The Boatman’s Call» (1997) образцом любовной лирики высокого ранга. Любопытно будет привести здесь мнение критика, считавшего, что если женщина, которой дают прослушать «Into My Arms», не изъявляет желания остаться на ночь, то она определенно из тех, о которой не стоит жалеть. Как бы то ни было, но описание изуверств из альбома в альбом перехлестывало любовную тематику Н.К. Свою фантазию он напрягал, чтобы изобразить одну сцену отъявленнее другой. Вспоминается один хемингуэевский герой, призывавший своего друга-художника нарисовать ему ужаснейшую катастрофу. Лицезря таковую, он, судя по всему, полагал отвлечься от бедствия, обитавшего в его собственной душе. Будучи заказчиком и художником одновременно, Кейв со сладострастием вглядывался в изображаемые им бездны. Но, как полтора века тому назад поведал один мятежный немец, «если долго смотреть в бездну, она заманит тебя». Нику, похоже, хватило воли отпрянуть назад. Правда, отголоски минувшего звучат в названии его группы — «Дурное Семя». И как бы обширен ни был объем грянувших в его жизни перемен, достаточно сопоставить два титула, «Abattoir Blues» и «Murder Ballads», чтобы убедиться в их явной родственности. И, слушая заглавную песню диска, где говорится о вселенском разложении, о планете, заваленной грудами трупов, кажется, что автор так и не избавился от одержимости некрофилией. При этом создается впечатление, что, не в пример временам минувшим, он не склонен привечать докучливых демонов; напротив, Ник Кейв усердно вершит молитвы, дабы отпугнуть их. Судя по всему, кое-какая работа еще предстоит.

Одна из самых светлых альбомных песен «Nature Boy» начинается со следующего текста: «Я был совсем ребенком/Сидел, смотрел новости по телевизору/Я видел банальную резню/Видел привычные злодейства/Тогда мой отец сказал мне: «Не отводи глаз, наберись сил и терпенья./Потому что в итоге красота спасет мир». Известно, что не только Достоевского цитировал сыну учитель литературы, Кейв-старший. Неспроста же его отпрыска нарекут одним из самых литературно компетентных персон рока. В продолжении песни мы слышим такие имена как Сафо и Уистен Оден, Владимир Набоков и Филип Ларкин, Дилан Томас, а еще — автора «Капитала» Карла Маркса. Но когда в одном ряду с литературно-поэтическими авторитетами встречаешь Джонни Тандерса, гитариста The New York Dolls, начинаешь догадываться о той основательности, с которой Кейв подходит к песенному творчеству, не только собственному, но как таковому вообще. Порою, кажется, он берет лишку, поскольку возникает ощущение некоей чрезмерной серьезности. Сопутствует тому и его низкий голос, конечно, и тексты не самого развеселого содержания, да и эта его непременная неулыбчивость. Уж чего трудно приметить в Кейве, так это склонности юморить, той самой, что так была присуща покойному Фрэнку Заппе. И сколь бы, к примеру, ни был глубокомыслен Дилан, но иронии да шутливости в нем будет поболе. Поэтому совершенной неожиданностью предстает желание Кейва изменить своей привычной манере. В титульной композиции «The Lyre of Orpheus» исполнитель предлагает собственную ироничную версию легенды о предтече всех шоуменов, сладкоголосом певце и музыканте Орфее. Отмаявшись бездельем, тот сооружает из подручных средств — куска дерева, шматка проволоки, порции клея — феноменальный инструмент. Отличительная особенность его лиры — убийственная мощь. Изобретатель в восторге. Однако инструмент звучит убийственно в самом буквальном смысле слова. Это становится очевидным, когда умелец решает продемонстрировать поделку жене. Эвридика спит мирным сном, и в этот самый момент муженек ударяет по струнам. С перепугу ли, акустической ли волной сраженная, благоверная лишается жизни. Следует описание вылезших из орбит глаз, вывалившегося языка, кровью покрытой постели. Реакция Орфея? Ну, какая может быть реакция, разразиться тирадой о матери, конечно же. «Ё моё!» (в оригинале — «O Mamma!»), — восклицает умелец, созерцая содеянное. И тут же, как это часто бывает у Кейва, герой исполняется садистского восторга, наблюдая представшую его взору сцену: «In his heart he felt a bliss. With which nothing could compete» («В сердце он ощутил восторг, с которым ничто не могло сравниться»). А коли так, Орфей уже не в силах угомониться. Выйдя за порог, он с еще большим усердием лупит по струнам. Пролетавшие птицы разлетаются вдребезги, мозги кроликов окропляют стволы деревьев. (Последняя сцена явно из австралийских воспоминаний автора. Когда-то его отроческие вылазки на природу сопровождались исполнением такой общественно-полезной работы, как отстрел больных миксоматозом, едва зрячих кроликов.)
   Кровожадность декораций компенсируется очередной тирадой о матери. Звучит она словно из уст сновидца, разрывающего ночной кошмар. Дальнейший поворот сюжета таков: не в силах сносить Орфееву ретивость, Всевышний низвергает его в царство мертвых. Здесь он вновь встречает Эвридику, которая, заметив в руках мужа угробивший ее инструмент, приходит в ярость. Теряя понятие о благопристойности, она грозит... как бы это поприличнее… пристроить данную игрушку ему сзади. Ну, что тут скажешь? Ну, да, конечно: «О, мама!» И удачлив тот слушатель, у которого от неустанных повторов не будет под конец песни зудеть в ушах.

   Кейв не раз сообщал, что творческий процесс для него интуитивен, и порою к постижению написанного он приходит время спустя. В связи с этим заманчивым представляется обнаружить в авторском тексте нечто, сказанное, если не собственной воле вопреки, то не вполне осознанное. В свое время один критик, характеризуя раннего Леннона, выявил осевое ленноновское слово, своего рода смысловой центр того, о чем он стремился поведать. Это слово — pain (боль). У Кейва — свое, с виду вполне нейтральное слово — snow (снег). Встречалось оно у него и прежде, и на последнем альбоме слышим его в разных местах более полудюжины раз, чаще, чем слово blood (кровь). Учитывая религиозность Н.К., на ум приходит часто цитируемый фрагмент из книги пророка Исаии, где повествуется о прощении готовых к раскаянию. Звучит это так: «Если будут грехи ваши, как кровь, — как снег убелю». Нынешний Кейв лишен кровожадности своих прежних работ. В этом он хочет уверить не столько своего слушателя, сколько увериться сам. Но он слишком хорошо известен как создатель полотен сочно багряных тонов. И теперь, рисуя снежные пейзажи, он обнаруживает стремление убелить грехи, превратить пламень в лед, порочное неистовство — в беспристрастность. Важной помехой тут могут оказаться такие вещи, как симпатия или антипатия души, которые одной концентрацией воли не вытравишь. В случае с Кейвом это явно имеет место. Уходишь на покой, но участники былых затей ломятся в дверь. И тогда рука вновь тянется к орудию смерти. На сей раз не для атаки — для обороны. «Передай мне мое ружье, дорогая, возлюбленная моя./Ликвидаторы подходят один за другим./Я не позволю им осуществить задуманное», — звучит в заключительном номере диска, итоговой альбомной песне «O Children!». В ней мы слышим слова раскаяния: «Дети, простите нас за то, что мы делали./Все ведь начиналось так весело./Вот вам ключи от нашего ГУЛАГа». Перед взором предстает грешник с массивной плетью для самобичевания. Примечательно, что под конец песни вырисовывается просвет, в виде шанса к спасению. Последнее интерпретируется в чисто христианском понимании. Для этого Кейв использует символ, традиционный для песнопений госпел. Из самых популярных припоминается известное благодаря многочисленным кавер-версиям сочинение Кертиса Мэйфилда (Curtis Mayfield) начала 60-х «People Get Ready» с призывом к людям не упустить возможность и устремиться к подножке поезда, идущего к Иордану. Возьмут любого, не надо билета, лишь яви веру в Господа. «Эй, поезд, подожди меня. — Слышим у Кейва, — Я долгое время был слеп, но ныне прозрел. Осталось ли там еще место для меня? Или мои упования напрасны?»
   Завершим повествование тем, что признаемся в своем нежелании еще одной сусальной открытки. Их было достаточно — жизнеописаний, где погрязший в пороке персонаж берет курс на преображение и под конец меняется до неузнаваемости. Потому местами мы поубавили лучезарности, чтобы в глазах не слишком слепило. Не сделай так, и портрет нашего героя, возможно, выглядел бы притягательнее и светлее. Тем не менее отнюдь не считаем, что локомотив, который узрел Ник, промчится мимо него. Ибо очевидны его усилия зарезервировать место в вагоне. И, судя по всему, шанс у него есть.