Генетический фолк Рады Анчевской

Говорят, что Радислава — это уже позднее преобразование старославянского имени Родослава. То есть, имя давалось как «славящей Род», а не саму себя. У славян даже бог такой был — Род. А потом народ забыл, что можно славить Род, и помнил только о том, что можно славить себя и самому быть рожденным ради славы. Певица Радислава (Рада) Анчевская и ее проект «Рада & Терновник» полтора десятка лет делают музыку, которую называют корневой, шаманской и одухотворенной, но к этно-сообществу непосредственного отношения они никогда не имели.
   У Рады выходил диск во Франции в стиле трип-хоп, она экспериментировала с авангардными музыкантами, и ее связь со славянским мелосом не была очевидна. Но последний альбом «Женитьба» записан с фольклорным ансамблем «Ясный день». В интервью S&V Рада рассказала про чудеса и предложила варианты выхода. Именно этого от нее и ждали.

S&V: Альбом «Женитьба» оригинален по концепции. Как он появился?
   Р.: История длинная и забавная. Четыре года назад я стала заниматься фольклорным пением на семинаре под названием «Психотерапия русского фольклора». Мы прослушивали аутентичные записи, собранные фольклористами в экспедициях, и отсматривали видеоматериалы с народными праздниками, обрядами. Пели, причем голосом довольно странным для городского человека, потому что появлялся резкий пронзительный обертон, который ни с чем не спутаешь. Он пробивает любое пространство — поле, лес.
   
   S&V: Откуда эта техника?
   Р.: Дмитрий Фокин, который вел семинар, много лет работал в ансамбле Дмитрия Покровского, а Покровский много лет занимался, кроме всего прочего, изучением звукоизвлечения. Оказалось, что выйти на этот голос довольно просто. Любого человека на него выводили, нужно просто пересилить себя и заорать. Открыть не столько голос, сколько громкость, пересилить интеллигентство. В деревне, как известно, орут, а в городе — нет. Так вот, там надо было орать, как в деревне. Для меня было удивительным, что психотерапия будет заключаться в этом вытаскивании громкого голоса. Оказалось, я училась не только кричать; я постфактум неожиданно обрела корни своей музыки, потому что за многие годы меня задолбало отвечать на вопрос журналистов «а в чем, собственно, эти самые корни». Я каждый раз что-то придумывала, но совершенно очевидно, что это не рок-н-ролл, не европейская традиция, не средневековая традиция, и откуда оно берется, было непонятно мне самой. А на семинаре выяснилось, что моим песням очень близка мелодика северных русских песен, да и не только северных.
   
   S&V: Но и раньше относительно твоей музыки звучал красивый термин «дарк-фолк».
   Р.: Это было позже, я далеко не сразу узнала про этот термин.
   
   S&V: Но наличие корней все равно признавалось.
   Р.: Для меня это было под вопросом. Я не то чтобы не верила — это было неочевидно; мне казалось, что это несколько притягивается за уши, исходя из того, что больше ничего не пришьешь. А тут я поняла, что пересекается не только мелодика, но и образы. Но даже образы для меня как-то были меньшим открытием, поскольку я всегда много читаю сказок, а человек, о чем читает, о том и говорит. После этого я стала внимательней относиться к своим песням, перестала стесняться длинных протяжных песен.
   
   S&V: Ну да. Десяток альбомов «настеснялась» и перестала.
   Р.: Это действительно так! Послушайте бабок северных — там песня идет пятнадцать минут… Там очень красивое опевание, многоголосье — глупо сравнивать его с грузинским, оно не менее сложно, но звучит по-другому, рассказ о жизни ведется в другой тональности. После этих занятий какое-то время я внутри себя это переживала — наконец-то я обрела корни, как здорово! Через год-полтора случайно встретила женщину, с которой мы там занимались, Аллу Макарову. Выяснилось, что она поет в ансамбле «Ясный день», все участницы которого в разное время соприкасались с ансамблем Покровского, т.е. это была та же традиция, которая показалась мне интересной.
   
   S&V: Кто предложил сотрудничество?
   Р.: Абсолютно наугад я предложила им прийти к нам на репетицию послушать, что поем мы, и вместе подумать над возможностью совместного проекта. Это была авантюра в чистом виде — «приходите — попробуем». Но на первой же репетиции случилось чудо. Мы переписывали «А придет пора», и в середине песни вступил фольклорный ансамбль со своей композицией. Две песни абсолютно сплелись, ни они, ни мы ничего не меняли! Я когда это в первый раз услышала, мне стало страшно: это была не радость, а страх. Я почувствовала себя на пересечении каких-то слоев, меня на что-то замкнуло и могу сказать — встряхнуло. Мы допели и воцарилась долгая-долгая пауза — что это было? Поняли, что есть смысл сотрудничать. Стали работать над другими песнями, в итоге вырисовался странный жанр этого альбома, когда на части вещей девушки вступают со своими песнями, не изменяя их. Они находят песни, которые просто встраиваются в наши композиции; частично мы записали их песни, частично свои, которые вырваны из прапамяти.
   S&V: Отличный термин.
   Р.: Это вошло через такой тонкий канал. Мне тут подкинули еще одно прикольное определение того, что мы делаем — удар по генетической памяти.
   
   S&V: Репертуар подбирали вместе?
   Р.: Все делалось вместе: мы пели по полчаса одну песню, а они подбирали — чтобы почувствовать, а не просто соприкоснуться. Внутри альбома есть смешинки, секреты, игры, внутренняя перекличка между текстами песен.
   
   S&V: А насколько жизнеспособно то, что делал Покровский и делает «Ясный день»? Нужно ли это кому-то здесь, кроме них самих?
   Р.: Нужно все время переламывать инерцию сознания слушателя, потому что сознание воспитано СМИ, которые продюсируют определенный жанр. Аутентичный фолк у нас не звучит ни по радио, ни по телевидению и довольно мало издается. Просто нет культуры слушания. То, что сделали тувинцы «Хуун Хуур Ту» — прорыв, но прорыв в области тувинского фольклора, а не русского. Сколько не прихожу в гости — могу найти диск «Иван Купала», а Покровского ни разу не находила. При этом легко можно обнаружить кельтскую музыку, индийскую рагу, а русский фольклор — не найдешь! Старостин и т.д. — это такая капля в море по сравнению, скажем, с ирландской традицией.
   
   S&V: Почему?
   Р.: Она танцевальная, во-первых. Во-вторых, есть много пабов, где она звучит.
   
   S&V: Тувинских пабов нет.
   Р.: «Хуун Хуур Ту» очень востребованы на Западе. Их продюсер Александр Чепарухин рассказывал, что ему приходится каждый день выбирать из нескольких предложений. Но это все-таки экзотика. Потом важен уровень знаковости. Мы говорим «Хуун Хуур Ту» — подразумеваем Тува. А «говорим Желанная — подразумеваем Россия» — не звучит. Увы, такого русского артиста нет.

S&V: У нас в фолк-музыке период ожидания или атаки, роста?
   Р.: Сейчас не самое плохое время — появляются команды, которые активно используют тему русского фолка. Года четыре назад, кроме Инны Желанной, «Калинова Моста» и Старостина, ничего не было слышно. Я сужу по фестивалям: из десяти команд обязательно есть хотя бы одна, чья музыка основана на славянской традиции. Интерес к фолку растет, но хотелось бы заметить, что баян, например, не народный инструмент — он привезен из города; а народный инструмент — то, что можно сделать своими руками.
   
   S&V: Что будет дальше?
   Р.: Есть идеи сотрудничества и с диджеем, и с нойзовиками «Шумы России», c тибетской музыкой. На следующем нашем альбоме народная мелодика будет присутствовать, но записан он будет в готическом стиле, мрачненько. Кстати, когда берешь книжку с неадаптированной русской народной прозой, то там готические романы отдыхают — мамки детей надвое разрывают и все такое.
   
   S&V: Давай, кстати, поговорим о новом альбоме. Он продолжает тему?
   Р.: Конечно. Он называется «Заговоры».
   
   S&V: Опять удар по генетической памяти человека?
   Р.: Это альбом магических песен — действительно заговоры. Заговоры славянские — не ирландские, не африканские, но пересекающиеся с культурой всего мира — именно с все той же генетической памятью. Это готик-фолк-рок, так мы определили этот стиль. Перед тем, как приступить к записи, отбору песен, всей группой съездили на Синайский полуостров и посетили монастырь Святой Екатерины, старейший монастырь, признаваемый и христианами, и иудеями, и не разрушенный мусульманами. Там есть Неопалимая купина, которую местные гиды все как один называют терновым кустом, — мы дотронулись до этого куста, а перед этим совершили восхождение на гору Моисея, встретив там рассвет. Это была просьба о помощи, об отпущении грехов нам, как группе, как «Р&Т». Все вместе встретили рассвет и, я надеюсь на то, что получили с рассветными лучами благословение на эту работу, на этот альбом. Альбом о древнем мироощущении. И на Синайском полуострове мы были в древнейшем месте — на горе Моисея и в монастыре Святой Екатерины. Мы соединили эти нити.
   
   S&V: Альбом повторит концертную программу «Заговоры»?
   Р.: На альбоме, в отличие от концерта, практически все песни — новые. Звучание композиций будет более насыщенным, мы собираемся привлекать к записи самых разных музыкантов — саксофониста Сергея Летова, арфистку Анастасию Паписову, исполнителя на тибетских трубах дунчен и ганлин Дмитрия Глобу, он будет не только играть, но и петь горловым пением. Ведутся переговоры и с другими джазовыми и этническими музыкантами. Мы хотим сделать сложное и красивое музыкальное произведение — как альбом картин или альбом снов-образов.
   
   S&V: Твои работы всегда концептуальны…
   Р.: Для меня очень важна сверхзадача этого диска. Когда-то мы придумали такое обозначение «психеделик фатум» — игра слов — «психеделическая судьба — психеделический рок — рок как судьба — музыка как фатум». Эта идея актуальна для нас и сейчас. Возможно, мы бы хотели вернуть изначальное значение словам «русский рок» — играть рок-музыку на славянской мелодической основе, используя невероятной красоты образы русских сказок и заговоров. И, опять же, Рок — судьба. Мы возвращаем музыке ее магическую священную роль — роль утерянного связующего звена между Небом и Землей. Музыка, голос — это магия, это «Заговоры» — волшебство звука и слова. Мы поем обрядовые песни так, как их естественно создавать и петь в наше время, без архаизмов в тексте, без дудочек и ложек.
   
   S&V: Что-то новое в музыке мы услышим?
   Р.: На «Заговорах» будет композиция «Холодно», это плач. Я послушала аудиокассету с записями из фольклорных экспедиций, и там бабушка исполняла плач, переходя от ультразвука почти к хрипу. И я написала плач, слово «написала» даже не подходит — просто подумала о том, почему мне грустно и плохо вот в данную минуту, и записала все, что пришло в голову. Поток сознания, как при плаче, когда высказывается все, что сейчас чувствуешь.
   
   S&V: Ну, раз эта работа столь ясна, давай поговорим о более дальней перспективе?
   Р.: В 2006 году группе исполняется пятнадцать лет. К этому событию мы приурочим «бест», но обязательно сделаем его необычным, не просто сборником опубликованных ранее треков. Обязательно выпустим альбом ремиксов, созданных разными музыкантами на наши песни — от Алексея Вишни до нойз-диджея Гоши Солнцева («Шумы России»).
   
   S&V: Хорошо. Ты вот научилась вылавливать звуки из своего подсознания. Что же у других так редко ловится? Мне кажется, что все это от земли или от неба над этой землей — услышал человек такую песню и сразу почувствовал, что это его и ничего ему больше не надо: «о блин, я же здешний!»
   Р.: Для меня это тоже крайне странно, но все-таки, когда люди берут в руки гитару, бас и ударные, они поют песню не «от земли»: они играют, например, рок — это другой стереотип восприятия!
   
   S&V: Была такая группа «Ариэль» — получалось и с гитарами нестыдно.
   Р.: Да, я помню. Все же натуральная русская традиция не такая уж веселая. Мало позитивных песен. С подобной программой выступать тяжело. Про меня это все известно, я всю жизнь пою печальные, протяжные вещи, плясать не получится. И программа с «Ясным днем» тоже — протяжная и печальная. Я-то поняла что, откуда и почему, но большинство ориентируется на то, как они придут к некоему директору клуба.
   S&V: Как же быть? Сплошные «черные вороны» и никакой надежды?
   Р.: Одно из возможных направлений — то, что делает «Волга», т.е. электроника.
   
   S&V: Электроника похожа на фолк: исполнитель часто инкогнито, и авторов реальных не найти.
   Р.: Да. Сейчас каждый на домашнем компьютере может делать по два альбома в день.
   
   S&V: Может, это и есть городской фольклор, а не навязчивые подъездные песнопения, и нас обманывают, что шансон — разновидность городского фольклора.
   Р.: Можно развить эту тему.
   
   S&V: Кстати, о Волге. Фильм «Волга-Волга» — истерический, жутко-радостный такой, а ведь тоже воспринимается, как перенесенный на экран «народный» дух.
   Р.: Да, если забыть, что тогда культпросветчики развозили по деревням сборники «русских народных» песен «про Сталина». Так подменялись понятия.
   
   S&V: Ролан Быков в «Андрее Рублеве» играет скомороха — он его нафантазировал, конечно, но нафантазировал перпендикулярно стандартному мышлению. В его интерпретации есть злость и агрессия, даже сквозь безнадежность, и то, что он сделал, воспринимается, как нечто абсолютно русское! Причем такое неофициальное «русское»! Нет заунывности, но есть безнадежный и злой оптимизм, те самые «авоська с небоськой»...
   Р.: Если мечтать об идеале, мне было бы приятнее, чтобы люди создавали СВОЕ, полностью пропустив традицию через себя. Допустим, Мусоргский написал «Хованщину», но главным были не народные мелодии, а основа, дух. Или, например, Франция — там этот процесс идет на уровне внутренней политики. Это и мелодия, и мироощущение, и образы, и текст. Мне хочется, чтобы традиция сохранялась именно благодаря этому.