Школа исполнения желаний

Леонид Федоров: «Аукцыон», «Волков-трио», далее везде...
   На сцене два шамана. Один двигается, согнувшись и постоянно запрокидывая голову назад. Второй, высокий, идиотично веселый и активный, как червяк на крючке, крутит руками с прижатыми к туловищу локтями, стоя на сцене в инкрустированном пиджаке, в котором он похож на огородное пугало
   
   Зал «медитирует» — мальчики прыгают на одном месте, даже когда помощник шаманов перестает лупить в большой барабан, а девочки неритмично и загадочно изгибаются. Их длинные волосы летают по плечам соседей и мечутся по полу. Глаза закрыты. Сейчас они сбросят с себя все и сольются в одну большую змею, ритмично сгибающую и распрямляющую свои кольца. Тексты нелогичны, зато понятны сразу. Они напоминают шум воды или дыхание. Дыхание ведь не требует объяснений. «Птица, я — птица!» — иногда это стихи, а иногда просто набор звуков. Ритм — в подаче, в движении, в воздухе. Питерские рок-колдуны, лучшая инди-группа страны, «Аукцыон» умеет исполнять ассоциативный и одухотворенный рок.

История

Начнем банально — как корабль назовешь, так он… Ну и дальше по тексту про несчастную «Беду» капитана Врунгеля. Слово «Аукцыон» ровным счетом ничего не означает. Этим фактом музыканты отгородились от умных вопросов типа: «Почему вы так называетесь?» Но тут как тут и обратная сторона — никто не может толком объяснить, куда и зачем плывет этот корабль. Понятно, что здорово, понятно, что не просто. Зачем?
   Долгие годы «Аукцыон» считался просто веселой и суматошной группой. С легкой эротикой, с легкой политикой, но и с независимостью. Не с тяжелой социальной независимостью или боевой материальной, но с независимостью духовной и душевной. У «Аукцыона» изначально было то, за что другие борются годами — свобода делать то, что хочешь. Они не ждали разрешения — они просто пользовались этой свободой — жанровая неопределимость и многоплановость достигли немалых высот, причем (редкий случай для наших широт!) единство стиля сохранилось полное. Отличить «Аукцыон» от других можно было всегда на раз.
   Ритмическая изысканность, тяжелые риффы, которые могут играться духовыми, и мелодии — дымные и змеящиеся, идеально оплетающие ритм. Тексты — отстраненные, вневременные, заставляющие вспомнить поэзию русского авангарда. Но в них не только постмодерн и отголоски футуризма, они глубоко национальны и образами, и своим строем. Особенно это обстоятельство станет заметно в наше время. Питерцы обращаются не к мысли и чувству, а забираются глубже — в настроение, ощущение, подсознание.
   Ответственность за песни «Аукцыона» несут гитарист Леонид Федоров и авторы текстов — Дмитрий Озерский и Олег Гаркуша. Но постепенно Федоров выдвинулся в очевидные бэндлидеры. Любой коллектив красен фронтменами. В этой группе пели разные люди. И ассоциировались с ней тоже разные, причем хорошо известные персонажи — шоумен Гаркуша, авангардный художник Кирилл Миллер, танцор Владимир Веселкин. Но вокалисты в группе не удерживаются, так что Федоров начинает петь сам. Делает он это самозабвенно и ни на кого не похоже. Постепенно он раскрепощается и как гитарист. Формируется его оригинальная творческая манера.
   Группа была настолько сумасшедшей, что оказалась единственной из звезд первого эшелона питерского рок-клуба 80-х, не только не променявшей свободу на арены и манежи, но и — страшно сказать — при этом выжившая и продолжившая свои выступления. И все это несмотря на то, что «системе» очень тяжело было переварить и мазохистские нотки («он не друг — он не делает мне больно»), и пение, напоминающее соло на чуть треснутой двуручной пиле. Не говоря уже о гаркушкиных танцах или о позже засвеченной в СМИ веселой заднице Веселкина, ставшей самой известной составляющей внешнего имиджа группы. Между тем, «Аукцыон» в 90-е стали весьма востребованными на Западе. Они утверждаются в качестве лидеров независимой русской музыки.

Зимы не будет

В начале 90-х у группы выходят две феноменальные работы — последний (до настоящего времени!) номерной альбом — «Птица» и диск «Чайник вина», записанный с погибшим недавно легендарным бардом Алексеем Хвостенко. (Хвост с 78-го жил в Париже, а тут потянуло в родные пенаты, где он, банально простудившись, не вынес лечения в заштатной больничке. Долго крепился, чтобы туда не попасть — на свой последний вечер в Зверевском центре современного искусства пришел уже с запущенной пневмонией, кашляя и закутавшись в длинный шарф.)
   Через несколько лет появилось продолжение этого диска — альбом на стихи Велимира Хлебникова «Жилец вершин». Именно тогда «Аукцыон» достигает пика развития — к минималистским музыкальным структурам, которые, казалось, были сымпровизированы прямо в студии, добавились трансцендентные стихи, свои или чужие, но пробирающие до мозга костей. Сейчас это назвали бы построком.
   Стартом сольного творчества Федорова стал акустический альбом «Четыресполовинойтонны» (1997). Он казался тогда лишь попыткой взгляда со стороны, но не началом новой жизни. Но закольцованная индустриальная композиция-шипелка, давшая имя альбому, показала, что жизнь изменилась. Федоров теперь играет в авант-джазовых составах с басистом Владимиром Волковым, гитаристом Святославом Курашовым, этнографом, певцом, исполнителем на народных духовых инструментах Сергеем Старостиным.
   В 1999 году выходит сингл «Зимы не будет», который воспринимается как некая беспросветная надежда или какой-то безнадежный свет. За ним следует альбом трио Федорова — Волкова — Курашева с точно таким же названием. Позже он вышел в ремастерированном виде, с несколько другим набором и порядком песен, но уже как сольник Федорова — «Анабэна». Даже альбомы «Аукцыона» выглядят мейнстримом на фоне этого проекта, сделанного на тонкой грани стандартов авангардного джаза, разумной доли светлого сумасшествия и — прошу прощения за тавтологию — устоявшихся традиций нетрадиционной поэзии.
   Проекция Федорова в электрический джаз-авангард получилась идеальной. Эта музыка начисто лишена ритмических и фонетических атавизмов. Оттолкнувшись от работ с Хвостенко и от поэзии Дмитрия Озерского, Федоров вышел на музыкантов, обладающих абсолютно независимым музыкальным мышлением. Участники «Волков-трио» наследуют и традиции советского авангарда, и опыт сольных проектов Чекасина и Курехина. Итог — вневременная, «надкультурная» работа — настоящая музыка для слушанья, казалась бы, безвозвратно уже потерянная. Живые, задыхающиеся интонации, звуки, возникающие словно ниоткуда, поиски смысла, которые всегда заканчиваются в себе.
   Произведение получилось ритмически близким к неторопливому блюзовому минимализму Тома Уэйтса и в то же время очень национальным. Вдохи без выдоха, череда прыжков без приземлений. Строки, заканчивающиеся зависающими, как в полете через пропасть, предлогами. Символично появление и Анри Волохонского, давнего соратника Хвоста по воплощению образа того «Рая», который благодаря бесцеремонности создателей фильма «Асса» стал «народной» песней про «город золотой». А ведь именно райский образ «над небом голубым» читается сейчас в посвященных памяти Хвостенко полотнах Маргариты Аль на ее выставке, проходящей в московском литературном салоне «Классики XXI века»!
   Естественным продолжением «Анабэны» стали два просто-таки волшебных альбома, вышедших в 2004 году. Это, во-первых, «Горы и реки», записанный в составе Волохонский — Федоров — Озерский — Волошин. И, наконец, «Джойс», сделанный Волохонским и Федоровым вместе с басистом Владимиром Волковым.
   — Давно ли были задуманы альбомы с Волохонским? — спрашиваю я Леонида Федорова.
   — Задуманы? — переспрашивает музыкант. — Нет, совсем не были задуманы! Мы с ним знакомы давно — я его подвиг на то, чтобы он написал послание — оно вошло в мои альбомы. И он начал записывать свои тексты — какие-то стихи, и тут меня пробило — мы были в Германии и заехали к нему в гости в Тюбинг (г. Тюбинген, где живет Волохонский. — А.В.). Материально ему там совсем плохо стало, он на пенсии, пенсия минимальная — он не доработал полгода до пенсии, которую выплачивала Америка за работу на радио «Свобода» — они уезжали в Прагу, и он отказался ехать. Его уволили, а тут еще переход на евро. Ну, я и подумал — почему бы ни сделать (ведь тексты там потрясающие), чтобы что-нибудь продать. Но все оказалось гораздо интереснее. Вышли две пластиночки с его текстами, первая — это медитация. Вторая — фрагмент перевода Джеймса Джойса. Перевод, по-моему, супер, текст мощный, плотный, и читает Анри замечательно.Новое измерение движению придал новый проект Федорова, опять-таки названный «Зимы не будет». Эта фраза стала лейтмотивом рождественского концерта, в котором, кроме «Аукцыона», участвовали композитор Владимир Мартынов, контрабасист Владимир Волков и ансамбль «Академия старинной музыки Opus Posth», едва ли не самое значительное явление современной серьезной русской музыки, возникшее благодаря стараниям скрипачки Татьяны Гринденко, известной в качестве лауреата целого ряда престижных международных конкурсов. Рождественские концерты — древняя традиция, в которой намешаны языческий карнавал и христианские святки, кружащаяся нечистая сила и танцующие ангелы, когда хоровод могут водить самые причудливые маски и возникают самые неожиданные картины.
   Старинные композиторы Преториус, Перселл и Вивальди прозвучали в первом отделении, а во втором было исполнено новое сочинение Владимира Мартынова «Листок из альбома». Барочный скрипичный концерт смешался с лихой импровизацией, авангардный минимализм превратился в ренессансный хорал, а возвышенное звучание аутентичных старинных инструментов украсилось организованностью ритм-секции и джазовой свободой. Акция была безусловной удачей — кроме череды заголовков в прессе, фраза «Зимы не будет» попала и в рекламу, и даже в политический агитпроп.

Цвет свободы

Последний альбом Федорова — «Лиловый день» — это пример абсолютно свободной работы и одновременно очень тревожное и альтернативное слушание. Федоров сомнамбулически выпевает свои странные песни, разукрашивая их струнными переборами, которые иногда больше походят на попытку эти струны порвать. Звучит неожиданный симфонический фрагмент, и, как будто из тумана, постепенно проступает новая вселенная, в которой медленно вращаются самые неожиданные музыкальные планеты. Ростовские колокольные звоны и электронные коллажи Исао Томиты, грузинские и русские хоры, дудук Дживана Гаспаряна и голос Имы Сумак, музыка Вивальди и Шнитке, Орфа и Вагнера. Получается звуковой коллаж в диапазоне от авангардного шансона до гипнотического рока и от текстов, похожих на древний заговор, к современной поэзии Дмитрия Озерского. Комбинируя подкладки своих альтернативных романсов, Федоров создает некое престранное ощущение. Кажется, что это пластинка очень грустных песен с нечеткими, импрессионистскими пейзажами, из которых вырастают самые неожиданные образы и темы, появляются игры в слова и созвучия.
   — Все писалось вживую, — вспоминает Леонид Федоров. — Я ставил пластинки на три проигрывателя одновременно. Например, вагнеровскую увертюру «Риенци», Иму Сумак и джазовый оркестр, садился на кухне с гитарой и пел. Закончилось все это в один момент — было воскресенье — я писал одну песню часов шесть. Сижу в наушниках, вся аппаратура играет фактически на максимальной громкости, так что, видимо, соседа достал. Он сначала по телефону звонил, а я в наушниках — так автоответчик таким был забит! Сначала он вежливо говорил, потом, понятно, «козлы» и все остальное, но кончилось еще хуже, потому что, когда я снял наушники, услышал такой дикий удар в дверь! Испугался — думал, дверь ломают. Подхожу — смотрю в глазок и вижу: двое уходят с матюгами. Они уже били ногами — дверь в клочья.
   — Я тогда сам не понимал, — продолжает музыкант, — что такое записываю, но в один момент произошло какое-то чудо. С первого дубля «Думай про меня» играло много всего, и все сложилось. Ведь если писать аранжировку, так никогда не получится, а потом это еще надо записать… А тут все сошлось.— А как издатели восприняли Вагнера?
   — Насчет отношений с фирмой получилось смешно. Были готовы две песни, плюс немного «Музыка моя». Пришли: А что за музыка? — Вагнер, Рахманинов… — Ну, ладно, Бог с тобой… С твоим именем все равно купят!
   — Так кто композитор, все-таки — Вагнер?
   — Никто! «Лиловый день» — это просто удар по композиторству, — раскрывает суть своего новаторства Федоров. — Я ничего не придумывал — я просто брал вещи, которые, как мне кажется, энергетически отвечают моменту — можно было бы подойти по-другому, подобрать другие вещи. В музицировании уже есть энергетика — положительная, отрицательная, покой — та или иная. Вот «Горы и Реки» — индустриальный покой. Этого не делал никто — это медитация, но там нет ни одного нормального звука — шип, скрип. Она очень духовная, добрая, это пластинка для детей, индустриал для детей, но записана она на кухне. Единственный прибор — это гудящий тюнер, ну и вентилятор. Поэтому композиторская музыка смысла не имеет — лучше Баха музыку не напишешь, как не пыжься. Сейчас такая музыка — это прикладная вещь — музыка для самолетов, боулингов, дискотек.
   Действительно, альбом «Лиловый день» — это пример русского с виду, но очень западного по сути бизнеса — когда музыканту поверили на слово и не проиграли. По воздействию диск близок к японскому хокку — надо не только слышать слова, но и понимать, что за каждым словом — целая вселенная и игра в миры. Так же Волохонский в буклете «Джойса» рассказывает про 600 только языков и диалектов, на которые ссылается ирландец в своей бесконечной книге. Разговоры о традиционных методах тут не только бессмысленны — они вредны. Метод Федорова называется «свобода». Он находится в другом полюсе от технологии сэмплов и бездушной практики ремиксов. Это — свободная страна звука между имитацией неумелости и импровизационной гениальностью.

Бинладен

Продолжением истории стал проект «Бинладен, Св. Франциск и конец времени композиторов». Концепция — непривычно серьезна и велика для нашего времени. Идея в том, что произведение рождается в процессе создания. Все это не ново, но нова та идеологическая нагрузка, которая сопутствует ей. Образы Франциска Ассизского и Бинладена, объединенные вместе на том основании, что они познают истину путем внезапного и жестокого просветления, которое, в свою очередь, достигается тем, что концепции, образы, ноты и идеи сходятся в одной точке разрушения с соучастием зрителя. «Серьезность проповеди», «наивность детской игры», «апокалиптика реальности» — равные строительные кубики для игры в разрушение стереотипов… Главное — все заканчивается взрывом в мозгу, в душе, взрывом, родственным катарсису и созвучным литургии.
   Рок-н-ролльная провокационность образа Бинладена, рожденного фантазией Федорова, вряд ли обеспечит произведению долгую счастливую жизнь. Нужно отрепетировать весьма громоздкую конструкцию к осени 2005 года. Однако Федоров с Волковым сыграли фрагменты из «Бинладена» уже на презентации проекта в ЦДХ (вместе с ансамблем Opus Posth) и на фестивале музыки Мартынова в клубе «Дом». Клуб обязан своим именем бывшему дому самодеятельного творчества, из которого впоследствии вырос культовый центр альтернативной музыки. Вырос благодаря стараниям безвременно ушедшего энтузиаста Николая Дмитриева, отстоявшего храм музыки от нашествия окружающих его торговцев. О своих впечатлениях по поводу того, что обычно происходит в «Доме», Федоров говорит так:
   — В «Доме» был концерт Отомо Йошихиде. Это напоминало работу ди-джея, но это была не танцевальная музыка, это был такой новый симфонизм. Я потом подошел посмотреть, что это такое. Генераторы, на них такие маленькие педальки — японские, понятно, но музыка оказывает воздействие потрясающее, я в «Доме» такого звука вообще никогда не слышал. Ни до него, ни после. Это было так громко, что через пять минут ползала свалило, но те, кто остался, в определенный момент ощутили какой-то полный покой. Мы лежали на втором этаже, и было полное ощущение, что на тебя надели наушники и музыка оказалась у тебя внутри, шла оттуда, а не снаружи, так вот сделано. Но я не знаю, как это сделано. Он знает какие-то частотки, это кайф такой. Он просто знает, как физически подобрать частоту, за этим будущее, а не за какими-то там композиторами. Суперэлектронная музыка, она не тональная, она не композиторская, все создается здесь и сейчас — голая импровизация. Конечно, базовые ходы есть, он сэмпл какой-то ставит, но потом начинается перкуссия своя, никаких барабанов. Но самое потрясающее, что это действует, как, например, Бетховен.

Послесловие

Музыка больна. Массовый продукт не способен ни на что, кроме «быстрого удовольствия за деньги» (словно притормозил на Тверской!). Маргинальные жанры все дальше от бытового понимания, фолк перестал быть народным, академические жанры теряют смысл. То, что авторская музыка, продуманная и концептуальная, пожрав собственный хвост, пришла к своему концу, ясно уже из творений электронных музыкантов, часто безымянных, прячущихся за многочисленными псевдонимами. Но очень многие считают их единственно современными, пусть даже их музыка — смерть.
   Жизнь пришла с другой стороны того же процесса — диалектику никто не отменял. То, что делает Федоров — это не музыкальный эксперимент, это эксперимент над жизнью. Иногда даже кажется, что он забывает свои песни и придумывает их каждый раз заново.
   Пока одни ноют об упадке культуры, другие эту культуру просто творят. И не потому, что осознают свое предназначение, а потому, что это просто их жизнь. Жизнь как дыхание. Вы пробовали записать дыхание нотами? Вы поете под душем, поете во время прогулки, поете, сами не замечая? Поет ли душа, говорит ли с Богом?
   Мой разговор с Леонидом Федоровым закончился на пронзительной ноте. Я стал рассказывать музыканту о том, как воспринимают его композиции люди, вообще не подозревающие о существовании «Аукцыона».
   — У меня есть знакомые, — говорю я Федорову, — которые любят простую и очевидную музыку. Одним словом, не-«Аукцыон». Как-то они столпились в прихожей, а у меня играет альбом «Птица». Случайно. Ну и они начинают танцевать — все, толпой, с детьми, не замечая ничего вокруг и не понимая, что делают, продолжая при этом одеваться… Феерическое зрелище — движение на животном уровне. Абсолютный кайф.
   — Именно этого нам всегда и хотелось! — восклицает обрадованный гуру.